Нежный вампир
(начало)
«Говорила же старая тётка: не доводит до добра увлечение магией. Только что с того, что говорят родные тётки, дряхлые, не способные пересчитать даже свои зубы, когда ты молод, и переполнен верой в торжество мистических сил.
Однажды, когда закат с небывалой нежностью разлился по обессилившему от самолётной чесотки, небу, маленький Алексей протянул руки непознанному. Свежее малиновое варенье замазало небесное полотно, высвободив мелкие ягоды – переливающиеся облака. Всё это действие было наполнено мистикой, как наполнено ей понятие души. И Алексей уловил мистику. Он зажмурил глаза, открыл рот и вытянул язык, надеясь, что хоть капелька этой чудесной таинственности попадётся ему. Капелька попалась: виноградной улиткой скатилась она с полотна и, на несколько секунд, повиснув в воздухе, неспешно опустилась на язык. Алексей моментально почувствовал вкус, ни с чем не сравнимый, до экстаза приятный, тепло от которого растеклось по всему телу. Мальчик удивился: раньше он думал, что всё таинственное – холодное и кислое, а оказалось – нет – теплое и сладкое. Но самое удивительное произошло потом: разомкнув очи, успев насладиться вкусом откровения, Алексей увидел себя, парящего в просторах непознанного. Мальчик обомлел; ретивое застучало барабаном из инвентаря военного оркестра, застонала голова, а тот, парящий, кто был как две капли воды похож на Алексея, собирал разнообразные травы и грибы, изучал таинственные письмена древних философов. Мальчик видел, как его небесный клон вырезал из куска дерева табличку для вызова духов и, когда двойник закончил работу и отложил табличку в сторону, дабы насладиться игрой звёзд, Алексей ощутил существование неразрывной нити между ними… Вот звёзды заплясали, загоготала луна и мальчик, обалдевший от всего увиденного, закрыл на защёлку дверцу балкона. Войдя в комнату, душную и неприветливую, он мимолётно взглянул на отца, тупо уставившегося в телевизор. Отец Алексея был работягой и пьяницей, конечно, не из тех, кто за водочную капельницу отдавал всё: начиная от мизинца и заканчивая душой, но из тех, кто безумно любил бутылочные вечерние посиделки и спорящие ночные компании. Мальчик, собственно, как и сам глава семьи, не раз задавался вопросом, почему отца переполняют именно такие интересы, а, например, не чтение книг, но ответа не находилось. Это уже потом, через четырнадцать лет, когда жара бытия уже успеет доконать, Алексей поймёт, что всё это: и пьянство тела, и пьянство души, и механическая жизнь, и полная безответственность, и гордыня, исходит от желания укрепления постоянства, от полного отсутствия мистики. Потому, что нам гораздо легче быть рабами скудного царства механической определённости….».
Михаил положил рукопись на стол. Напряжённо думая о чём-то он отодвинул обклеенный наклейками ящик. На наклейках были изображены совершенно разные предметы и явления, так что, взглянувшие на лицевую сторону стола, могли увидеть там фотографии машин, архитектурных и скульптурных памятников, камней и ещё много чего. Достав пачку сигарет и задвинув ящик, Михаил взглянул на маленький фотоснимок Якуба Коласа. На снимке Коласу было под пятьдесят. В чёрном пиджаке, с блестящей лысиной, идеально выбритый и напудренный, выражением лица он показывал, что совершенно равнодушен ко всему… Выбритое и напудренное, его лицо говорило: «Я устал! Как же я устал…». Выбритый и напудренный, он будто бы всем своим существом впечатался в камень. И камень этот и поныне хранит изображение великого, откровенного в мыслях, но не в чувствах, поэта… Рядом, скрывая кончик верхнего правого угла, прикреплённый клейкой лентой, красовался ещё один фотоснимок на Коласовскую тему – его памятник… Михаил закурил – собеседник молчаливо наблюдал за всеми его движениями. Михаил попытался представить себе, что происходит с огромным памятником в эту самую минуту. И хотя он знал: парк, в котором памятник живёт вот уже несколько десятков лет, облагорожен, вычищен и находится под присмотром милиции, в голове вырисовывались одни катастрофические картины: стаи разъярённых студентов – вандалов, безжалостно крошащих монумент, пьяный пенсионер, мочащийся на каменную глыбу, тысячи сварливых голубей, «высиживающих» Коласа.
- Совсем засрали!.. – сказал вслух Михаил, подумав о голубях.
- Что? – улыбаясь, спросил Алексей.
- Будем говорить откровенно? – Михаил неуклюже открыл рукопись на первой странице.
- Да…
- Если откровенно, я не в восторге от прочитанного. Хотя я ещё не всё прочёл, но уже сейчас совершенно точно могу сказать, что это не пойдёт и что тебе ещё многому нужно учиться…
- Но ты же не всё прочитал! Не до конца!..
- Слушай! – прокричал Михаил, вставая из-за стола. Крик его озёрницей выскочил в открытую форточку, пропрыгал полквартала, заставляя людей содрогнуться, и хриплой жабой - отзвуком вернулся в кабинет. Услышав и осознав собственный крик, Михаил вспомнил тот жаркий день, который даже к вечеру отдавал затопленной печью. Вспомнил, что было их тогда двое: он и его брат. Вспомнил, что весь этот день провели они на болоте. Вспомнил кваканье жаб – звездочётов и нескончаемые разговоры болтливых деревьев. И когда ощутил близость прошлого, вспомнил громовой крик мудрого брата: «Слушай! Это говорит вселенная! Она вся в тебе! Слышишь?..». И ещё были звёзды, шёпот воды… Всё это казалось слишком реальным, быть может реальнее действительности. По крайней мере, минута теперешняя слыла всего лишь частью сна… Но что такого услышал брат в той реальности, что заставило полёвок пробудиться и выползти из норок, а мальков перестать быть немыми? В той реальности, где всё естественно и девственно. Где лишь глаза брата не имеют чётких контуров и слегка расплывчаты… «Никогда мне не понять того!», - с горечью решил Михаил. Он чуть не заплакал от обиды, что даже глаза Коласа сохранились в его памяти лучше, чем глаза дорогого брата. Память об изображении фотографии, что может быть глупее? Придя в себя, Михаил повторил, только шёпотом:
- Слушай – жаба превратилась в малька – Слушай… Как твой друг, дам тебе совет…
- Не нужно мне советов! Ты лучше прочти до конца…
- А ты лучше помолчи!..
- Неужели так сложно сделать это? Неужто подохнешь? Я не знаю, о чём ещё можно откровенно говорить!..
- Вот, блин! – взорвался Михаил. Лицо его налилось помидорной краской, а глаза полезли на лоб – А вот о чём! О том, что весь этот талмуд всего лишь видимость – показуха! О том, что нужна подлинность! Понимаешь, подлинность!.. Там должен быть ты!..
- Подлинность? – Алексей поднялся со стула – Хорошо, только вот где твоя подлинность? Это то, что ты сейчас продемонстрировал? Браво! А где же твоя бывшая доброта?
Алексей быстрым шагом направился к двери.
- Сядь! – с треском разлетелось по комнатному объёму, распугало тараканов и без особых усилий хлопнуло форточкой.
- Пока! Надеюсь, ты покончишь с вредной привычкой читать только первые страницы и прочтёшь всё до конца! – сказал Алексей, закрывая дверь.
Михаил, разозлившийся, тяжело дыша, ещё долго нервно стучал пальцами по поверхности стола. Он хотел отвлечься и побороть злобу. Надеясь воспоминаниями сделать это, он пытался вспомнить что-нибудь светлое. Но, как назло, ничего такого в голову не приходило. Тогда была принята ещё одна попытка – придумать светлое – сочинить, создать… Но и это не выходило. Вдруг перед глазами появился образ брата с расплывчатыми глазами… Злоба губит. А злоба на себя? В любом случае, злоба такой силы, какую почувствовал на себя Михаил от невозможности в полной мере воссоздать лицо брата, могла бы навсегда уничтожить его здравомыслие…
С опаской он взглянул на наклейки. Памятники, автомобили, велосипеды, водовороты – всё это показалось теперь настолько чужим и отдалённым, что захотелось сейчас же раскрошить стены кабинета – тюрьмы. Не в силах более быть заключённым, Михаил резким движением схватил рукопись и, раздробив мощным ударом клюва стену, вылетел на волю.
«… В первый раз тётка увезла Надежду в начале сентября. Забрала, как вещь, приказав родителям безостановочно молиться. Надежда была по-старчески уставшей, по-детски беспомощной и, наверняка, потерявшей здравый смысл. Потому ей была наплевать на то,
что происходит вокруг, и куда её увозят. Библейской страдалицей существовала она в своём замкнутом мире… Павел опешил, узнав об этом. За помощью ездил он в Москву, а, вернувшись, словно пулю в лоб, получил вот такую весть! Как маленьких отругал он Надеждиных родителей за их невежество и бездумность, за то, что позволили увезти дочь свихнувшейся тётке. Узнав адрес родственницы и, вспомнив горячий пыл своего умершего отца – работяги, отправился за беспомощной женой. Найдя необходимый дом, войдя в его неприветливые комнаты, закатил такой скандал, что потрескались бетонные стены, и пришлось заклеивать трещины разжёванным хлебом, чтобы зимой не было сквозняка. Старая тётка упорно доказывала, что Надежде будет лучше здесь, что тут она вылечится, и роды, и ребёнок её будут здоровыми. Для убедительности вспомнила про заключение врачей. Тогда Павел выбил пробки из её ушей, скорее настаивая, чем, спрашивая, неужели она, мудрая, пожилая женщина действительно верит в то, что у Надежды должен родиться какой-то бесполый вампир. Потом поднял старуху на смех, когда та сообщила, что врачи убеждены в этом. Павел сквозь смех рассказал о разных осечках медиков, об их обмане и клевете, продажности. Всё это время Надя нежно качала своё бесполое дитя из тряпок – и дитя отвечало нежностью… Она давно забыла, что факт рождение вампира безумен и кощунственен. Она качала малыша на руках, передавая ему через грудь всю прелесть и грусть мира. И в этом было гораздо больше материнства, чем во всех слащавых ласках.
продолжение
>>
(©
Григорий Тисецкий, 12.05.2003г.)