Скрипы
Два часа прошло с
тех пор, как Одиссей с частью команды
отправился на разведку. Уж тысячи волн
разбились во множество капель за это
время, уж десятки птиц прокричали что-то
неразборчивое для человеческого уха, уж
сотни рыб заглотнули сотни пузырьков
кислорода. Два часа... Проскрипели
корабельные доски, проскрипели кости
старого Фенилая. На палубе встал Дартий.
Что-то проскрипело в сердце... У
чувственного Дартия часто отчего-то
поскрипывало сердце - он знал, что такое
скрип... Беззаботно неслись облака; Эфир
нашёптывал загадки полусонным грекам;
вняв мелодиям моря, скрипел в такт с
досками качающий кровь орган. «У,
божественное спокойствие! Часы
спокойствия. Часы оживляющей музыки...",-
разносилось по воздуху. «Ха, и некому
упрекнуть Дартия в безделице»,- плясало
в глазах моряка. Люди, оставшиеся
приглядывать за кораблём, тайком
взглянувшие в карие глаза, в два счёта
прочитывали это настроение. Какой-то
грек, решивший взять на время роль
капитана, хотел, было по въевшейся
привычке невзначай упрекнуть
несчастного, но воздержался, вспомнив об
обязательстве отдраить палубу. Да и
разве он особенно желал сделать это? Нет.
«Четыре часа - слишком большое время для
разведки»,- сказал Фенилай, почёсывая
бороду. «Может, что случилось? Может не
всё в порядке?»,- заволновались
корабельные стражи. «Если так, то, что
будет с нами? Разве мы сможем обойтись
без Одиссея?». Они беспокоились за
безопасность, а Одиссей был амулетом,
хранившим её. Всего лишь амулетом. «Всего
лишь» могло погубить греков... «О,
Одиссей, где ты?». Волны так и
набрасывались на скалы. «Почему мы не
рядом с тобой? Если бы это было нужно, мы
бы помогли. Но только рядом с тобой...
Только чувствуя твою близость... Мы бы
хотели быть рядом с тобой...». Может быть,
так действительно было бы лучше? Но для
кого? Для капитана Одиссея или для той
части команды, оставшейся на корабле?
Капитан, несмотря на привязанность к
морякам, уже не мог выносить их
искореженные лица, вырывающие частичку
его собственного спокойствия... «Как
будто я слепой старец, мудрость которого
заключена в руках. А они как будто
потерянные нищие, ищущие просветления
под ними. Вот мои руки, мнущие кожу лица.
Вот жалостливые взгляды, пожирающие мою
жизненную силу. Я слеп, но вижу эти
убийственные глаза... Хватит! Вы хотите,
чтобы я вылепил заново ваши рожи, ваши
жизни. Но я не могу сделать это... Но я же
не бог! Я всего лишь Одиссей...». А моряки
уже не могли выносить вид мозолистых
капитанских рук, вечно отчего-то
поддёргивающихся. Хотя сами имели
мозоли и побольше. Но как же
безопасность? Она не превыше всего? «Да
разве Афина не поможет нам при
необходимости? Разве она отвернётся?..».
Ведь спокойствие главнее? По крайней
мере, моряки были не из тех, для кого
безопасность и спокойствие одно и то же.
А значит, существовало что-то способное
разделить на время команду: магия
одиночества. Вот что было истинной
причиной выхода Одиссея на берег, а
поиск еды – удобный предлог. Тем более,
что еда действительно закончилась... Им
так необходимо было всё обдумать...
Молчание нарушил Дартий: «А что, если мы
все зря рвём и мечем? Что, если герой-капитан
сейчас отдыхает под тенью массивной
кроны массивного дерева, жуя травинку?..
Смотрите, сколько их на берегу. Что, если
капитан сытно поел, вымыл жирные руки, а
потом отпил родниковой воды? Он
наверняка лелеет бархатное тело своей
Пенелопы, а про нас совсем забыл... Это
значит, что Одиссей предал нас. А предал
потому, что предатель. Такой же
предатель, как и все мы. Мы спалили Трою -
предали её огню...». Кто-то хотел, было
возразить, униженный, но поднявшаяся
громкость голоса оборвала его. «Не я
спалил, не ты спалил, не он спалил - МЫ
спалили... Да, мы воевали, но ведь не
честно! Мы ворвались в их покой и сожгли...
Разве это не предательство?.. А Одиссей,
он разве тогда думал о том, какую цену МЫ
заплатим? Разве тогда он думал о людях,
чья плоть, плавясь, текла смолой? Нет, его
мысли были заняты плотью сахарной
Пенелопы...» Дартий встал на колени и
задрал вверх голову. Команда в
замешательстве собралась вокруг него,
явно видя его безумие, боясь впасть в
своё. «А может он прав?..» А может команда
права на счёт того, что Дартий прав?
Дартий, безусловно, был прав, и все это
понимали частичкой разума. Но только как
в этом сознаться самому себе? Разве
тогда не нахлынет все сжигающий стыд?
Как бороться со стыдом? Да и реально ли
его побороть? Стыд – это звучит
устрашающе... Снова палуба наполнилась
тишиной. Лишь скрипели корабельные
доски, да редкие чайки кричали что-то
невразумительное. Будто
переговаривались на скрытом древнем
языке, чтобы люди ничего не поняли. Да и
разве им нужно было это понимать?
Прометей предал богов, дав людям огонь.
Он не поплатился совестью, он поплатился
телесным спокойствием. Люди приняли дар
и поплатились за это возможностью
понимать природу. Огонь помогал им
предавать друг друга, сжигая города,
судьбы. Так зачем людям понимать птиц?
Решение было принято... Теперь звуки –
всего лишь скрипы. Одиссея всё не было
видно. И все знали, что он обязательно
вернётся, что, не смотря на уважение, они
ничего ему не расскажут о случившемся...
Хотели ли они работать, голодать,
сплетничать и не думать о совести и
стыде? Наверняка они хотели утопить её в
море и больше никогда не вспоминать ни о
Трое, ни о ней...
Что-то скрипнуло в дальнем углу, потом в
другом. Вскоре вся палуба пропиталась
скрипом. О чём он рассказывает, что он
несёт в себе?.. Знали ли это сами моряки?..
Каждый слышал в нём что-то своё, но все
совершенно точно знали, что и Одиссею и
им нужен был покой. Всего лишь покой и
время на осознание жизни...
Скрипело сердце Дартия. Так громко, так
встряхивающе... И если бы у него спросили,
любит ли он жизнь, он ответил бы: «Да,
ведь в ней столько звуков...».
(©
Григорий Тисецкий, 12.05.2003г.)