Линзы Левенгука
(начало)
1
Торговец Антони ван Левенгук сидел в
своей замызганной лавочке и смотрел
невидящим взглядом прямо перед собой.
Лавочка не могла похвастаться большими
размерами — она была маленькой и
неуютной, но такого помещения вполне
хватало для гармонического продвижения
торгового дела. Единственное, что
радовало глаз при входе в лавочную
брюшную полость — это хорошо
отполированная старинная купеческая
мебель, пропахшая ароматными
французскими винами и взятая Левенгуком
в аренду у старика Лариоти вместе с
помещением. Над деревянным прилавком
висела табличка с пожелтевшими от
табачного дыма буквами: «Здесь есть всё,
что нужно». Буквально все посетители
Антони первым делом разглядывали её, а
уже потом, улыбнувшись, и всё то нужное,
что предлагал торговец. Табличка стала
своего рода неосознанным символом этого
места и неотъемлемой частью впечатления
посетителей. Странно, но когда тут ещё
хозяйничал Лариоти, она не обладала
столь притягательной силой. Старик был
трудолюбив, упорен, вежлив с
посетителями, но тогда табличка не
бросалась в глаза — простой деревяшкой
висела она на стене. Ничто в ней не смело
в тот час произнести заветные слова,
начертанные рукой молчаливого
итальянца. Может, это из-за страха перед
жизнью, который за шестьдесят пять лет
пропитал сердце, а через него и разум
настолько, что повсюду мерещились
безысходность и хаос. Но можно ли винить
его в этом? В конце концов, у всех нас
есть грехи.
— Наша жизнь столь безобразна! Ещё
безобразнее, чем мы сами... — сказал
однажды один сицилиец другому.
— Да... — ответил второй. — Да...
— Но что же делать? Неужели ничего
нельзя изменить? Неужели всё
человечество обречено на вымирание?.. —
спросил первый сицилиец.
— Да... — с горечью сказал его собеседник.
— Что делать? Я не знаю...
— Боюсь, я тоже... — тихо промолвил
итальянец, пожимая руку приятелю и
прощаясь с ним. — Но не может же быть вот
так просто: чтобы всё уже было
запланировано заранее и чтобы ничего
нельзя было изменить...
— Да, наверное, может... — ответил его
неразговорчивый приятель.
А через месяц он ужаснётся, увидев
фотографию друга на жёлтой странице
бульварной местной газеты рядом с
заголовком «Ещё один самоубийца...».
Удивятся его потомки, не зная ничего о
связях предка, когда прочтут в модном
журнале статью неизвестного историка,
нашедшего в одном из архивов Сицилии
посмертное письмо некого Джаони, в
котором были следующие строчки: «...Я
боялся, что не найду выхода. Я его не
нашёл... Я боялся того, что могло бы быть...»
Проглотят и выплюнут через несколько
дней книгу о печальном самоубийце
потомки потомков сицилийца, который
являлся приятелем того самого
самоубийцы... А их сердца через глубину
космоса, уцепившись одним сосудом за
время, а другим за бесконечность, будут
биться с необычайной частотой, не
успевая за криком страха воспалённого
разума. Это ли выход? Страх перед страхом
— грех в грехе...
Но была ещё и табличка, которая
нуждалась в том, чтобы её перекрасили.
Для этого Левенгук и пришёл в лавочку
так рано. По дороге его посещали мысли о
положительном значении такого
обновления.
Антони перекрасил табличку за десять
минут. Он делал это старательно,
вкладывая в процесс что-то ощущаемое, но
незримое, переполняющее его, и итог
работы был отличным: жёлтые буквы на
тёмно-коричневой дощечке стали белыми, а
вместе с ними как будто бы обновилась и
часть души. «С жизнью будет намного
сложнее», — подумал Левенгук, любуясь
вновь повешенным на стену символом.
Антони читал что-то, когда в лавочку
вошёл Лариоти.
— Здравствуйте, Лариоти! — сказал
Левенгук с недовольством. Ответа не
последовало. Старик стоял, как вкопанный
и жадно пожирал глазами знаменитую
табличку. Антони задрал голову вверх по
направлению к дощечке:
— Я перекрасил её. Она уже стала своего
рода моим амулетом.
— Да, я вижу. Красиво, безумно красиво...
— сказал, морщась Лариоти.
— Ну вот, чтобы это было слишком красиво,
это уж простите... А что касается
содержания, то это ваша заслуга. После
того, как я впервые посетил лавочку, я
долго потом не мог выкинуть её из головы.
Перед моими глазами так и представала
вот эта надпись на табличке: «Здесь есть
всё, что нужно». Наверное, она-то и
помогла мне решиться... В конце концов,
как бы я сейчас обошёлся без неё? —
говорил молодой торговец, внимательно
изучая высохшее лицо Лариоти, который не
мог оторваться от символа.
Сомкнуты были уста Антони, так же
сомкнуты были уста у старца, у
последнего, чтобы не выпустить на волю
нечто подобное электричеству,
обладавшее невероятным напряжением,
отчего губы его дрожали. «Что его так
взволновало?», — подумал Антони, на
секунду закрыв глаза. Он попытался
угадать, о чём думает Лариоти, но в
голову приходили одни пошлые мысли,
которые итальянец сразу же отбрасывал.
Напряжение и внутренняя занятость
Лариоти вскоре надоели Левенгуку, потом
они стали раздражать, а через некоторое
время и наводить ужас на него. Антони
сказал внезапно самому себе: «Господи,
что же это? Он сумасшедший? Псих? О, Дева
Мария, не дай же мне сделаться таким под
старость, а не то однонаправленный
взгляд и память убьют мою душу». Ему
вдруг сделалось нехорошо, стало душно,
будто бы Лариоти схватил его за шею и
стал душить с криком: «Как смеешь ты
обвинять меня в ненормальности? Не я
ненормальный — жизнь ненормальна!»
Захотелось покинуть комнату, вырваться
за пределы этого ада, утонуть в объятиях
Софии...
Чтобы забыть о боли и страхе, Антони
спросил старца:
— Вы придумали её?
— Что? — словно проснувшись, спросил
Лариоти.
— Надпись.
— Да, — сухо ответил старик. — Здесь
действительно когда-то было всё...
— А откуда тут эта мебель? — Левенгук
указал рукой на старый шкаф. — Ведь это
же ещё купеческая мебель?
— Я купил по дешёвке её у одного
умалишенного купца, которому срочно
были нужны деньги.
«...умалишенного! Такого же умалишённого,
как и сам Лариоти... Господи, мы все
душевнобольные... А как прожить в этом
мире, будучи ненормальным? Разве мир сам
не сделается кривым от наших болезней и
сомнений?.. Лариоти глуп, если винит себя
в одиночестве. Он крив, но и другие кривы,
а значит, вероятность того, что изгибы
его души совпадут с изгибами души
другого человека слишком мала. Но как
прожить в этом мире, будучи одиноким?
Ведь так можно получить ещё одну черту
ненормальности, которая, соединившись с
давнишними чертами, делающими наше
отражение чуть более прямым, чем мы сами,
создаст длинную тень в виде правильной
прямой. Вскоре таких теней образуется
огромное количество, и все они соткутся
в непробиваемую стену. Потом плотный
теневой колпак закроет от нас свет. Мы
окажемся в ловушке. На волю не выбраться...
Кто-то смирится и даже по-своему полюбит
эту ловушку. Он начнёт сажать различные
растения, заполнять реки рыбами, а леса
зверями... Или не будет делать этого...
Может, он создаст совсем другой мир и
будет жить в нём. Но мир этот всё же будет
кривым. А как выжить в кривой вселенной?
Перед такой вселенной просыпается страх,
который либо настолько вгрызается в
душу, что дарит полное спокойствие,
граничащее с полным слабоумием, либо
заставляет содрогаться теневые стены,
требуя познать природу кривости. Тогда
кривая твоего пути разбивается на
множество отрезков, которые всё равно не
будут обладать правильной формой.
Нарушается симметрия, параллельность,
правильность всего: и заповедей, и
существования, и точки отсчёта... Почему
всё так? — может, вопрос составлен
слишком криво?.. Умалишённого, Антони?
Твоя табличка висит криво. Поправь её! И
может нос Лариоти сделается ровным?»
Левенгук несмело взглянул в глаза
старика и стыдливо улыбнулся сомнениям
всем своим существом.
продолжение
>>
(©
Григорий Тисецкий, 12.05.2003г.)