Поэма простого бродяги.
Аппетитные
запахи, вырывающиеся вместе с клубами
пара из открытой форточки, возбуждали в
его голодном мозгу слабые надежды
поживиться хоть чем-нибудь.
Бонапарт сидел на утоптанном
снегу на заднем дворе привокзального
ресторана возле крыльца, за дверью
которого сейчас слышались крики поварихи
тети Вари.
Бонапарт представлял собой
сумасшедшую помесь короткошерстного
сеттера с русским спаниелем. И сейчас он
сидел, переминаясь с лапы на лапу и
прислушиваясь к шагам за дверью.
Спустя некоторое время
потрескавшаяся дверь со скрипом отъехала
в сторону и на свежем воздухе появилась
тетя Варя, держа в руке эмалированное
ведро.
Пес поднял на нее свою смышленую
морду и вильнул хвостом. Повариха
поставила ведро на снег и, вытирая руки об
засаленный фартук, усмехнулась:
- Что, разбойник, опять
попрошайничать пришел? Ладно, посмотрю
чего-нибудь.
Она повернулась и исчезла в кухне.
А Бонапарт остался на месте, любопытно
вытягивая шею. Тетя Варя была добрым
человеком и частенько прикармливала его.
Вот и сейчас она вернулась с рыбными и
куриными объедками и, вытряхнув это все
из миски на снег, крикнула подскочившему
Бонапарту:
- Смотри не подавись, бродяга
лопоухий.
А пес тем временем блаженно
хрустел куриным хрящиком. Доев все, что
ему принесла сердобольная тетя Варя, он
перерыл носом весь снег вокруг, чтобы не
оставить ни кусочка. Затем, облизываясь,
он посмотрел на крыльцо — повариха уже
ушла.
Бонапарт потянулся и медленно
зашагал к калитке, за которой слышались
шаги прохожих. Мучительное урчание в
животе прекратилось. Теперь,
подкрепившись, можно продолжать жить.
Бонапарт не всегда обитал на улице.
Он смутно помнил свое рождение среди
серых стен сырого подвала. Первые три
недели своей жизни он провел на грязной
подстилке вместе с четырьмя братьями и
сестрами, прислушиваясь к падающим с
трубного крана каплям. Потом однажды,
когда мать ушла на добывание пищи,
любопытство перебороло страх перед
неизвестностью, и Бонапарт (тогда он еще
был просто Щенком) на еще подкашивающихся
мохнатых лапах подкрался к выходу,
готовый в любой момент удрать в случае
опасности. Но оказывается там, на улице,
находилось много всего интересного.
Щенок задрал свою большелобую
голову и стал внюхиваться в витающие
вокруг весенние запахи. Не успел он
ничего сообразить, как почувствовал, что
его лапы теряют и без того неустойчивую
опору, и он взмывает вверх.
Он испуганно заскулил.
- Ну-ну, тихо, - услышал он ласковый
голос. Затем перед ним возникло доброе
морщинистое усатое лицо. Это был Матвей
Петрович. Он пристально посмотрел в глаза
щенку, тот сразу притих и уставился в
ответ на старика. Затем Матвей Петрович
посадил пса под пальто и зашагал домой.
С тех пор Бонапарт стал жить у
Матвея Петровича. И это именно он назвал
так пса. Когда-то старичок работал
учителем истории в школе, может поэтому
он дал собаке такую кличку. У старых людей
свои причуды. Но не будем об этом.
Поскольку и сам Бони меньше всего
задумывался, почему его так назвали. Он
принял это как должное, как принимал еду
из рук своего нового хозяина. Да и почему
ему надо было задумываться? Ведь это было
всего-навсего одним из немногих новых
слов, которые он просто запомнил.
Бонапарт прожил у Матвея
Петровича чуть больше трех лет. Жизнь с
собачьей точки зрения была просто
замечательная. Матвей Петрович был
простым пенсионером, но средств для них
двоих вроде хватало. Жены у старика не
было. Жил он один в двухкомнатной
квартире. Фактически, Бонапарт делал все,
что хотел.
Летом хозяин весь день просиживал
в скверике, играя в домино. А Бони либо
крутился у его ног, вызывая умиление
окружающих, либо самостоятельно лазил по
соседним дворам, изучая уличную жизнь, от
которой он вроде бы был оторван тем
весенним днем, когда Матвей Петрович
подобрал его.
В холодные времена они сидели дома, ведя
полусонный образ жизни. Так что
существование текло вполне размеренно,
но оно не было лишено всякого интереса.
В один осенний день все круто
изменилось. Спокойная трехлетняя полоса
жизни Бонапарта оборвалась, болезненно
оголив место разрыва.
В доме Матвея Петровича появилась
его дочь, о существовании которой пес и не
догадывался. Она, видимо, ушла от мужа и
решила некоторое время пожить у старика,
которой и сопротивляться-то особо
возможности не имел. Все бы ничего, но
вместе с этой женщиной в доме появился
шестилетний оболтус, совершенно не
обремененный воспитанием.
В первый же вечер этот оболтус
больно оттаскал Бонапарта за его большие
висящие уши. Пес терпел сколько мог, на
что нахал еще сильнее сжимал
чувствительные слуховые органы.
Естественно, что, не сдержавшись от дикой
боли, Бонапарт (как и любая нормальная
собака) громко огрызнулся и сделал вид,
что хочет укусить обидчика. Но только
сделал вид!
Мальчишка же закатил такую
истерику, что Бони почувствовал неладное.
Дальше были смутные силуэты спорящих
отца и дочери за дверью на кухне, а рядом -
беззаветное сонное сопение шестилетнего
дьявола.
На следующее утро Матвей Петрович
рано поднялся. Он присел перед своим псом,
который давно не спал и пристально следил
за хозяином. Старик одел на собаку
ошейник с нацарапанным на нем гордым
именем, оделся и позвал Бонапарта.
Тот тяжело поднялся. Он прекрасно
понимал, куда идет, уже давно смирился, но
все-таки так не хотелось.
Они вышли на улицу. С деревьев уже
опали все листья, и они теперь
образовывали толстый шуршащий ковер на
земле. На голых ветках одиноко каркали
толстые нахохлившие вороны. Противное
серое небо давило своей массой на
сознание.
Бонапарт исподлобья в последний
раз взглянул на своего хозяина. Затем
сорвался с места и взял такой разгон, что
проезжающая мимо машина вскоре осталась
позади.
Матвей Петрович грустно посмотрел
вслед уносящейся в неизвестность собаке
и прошептал:
- Спасибо, Бони. Ты всегда меня
понимал.
Он повернулся и побрел домой,
вспоминая мохнатого щенка, стоящего у
подвального выхода и нюхающего весенний
воздух.
Видимо это судьба. Суждено было
Бонапарту родиться на улице — значит
суждено жить и умереть там же.
Сначала пес слонялся по знакомым
дворам, но однажды вечером он забрался в
кузов стоящей в подворотне грузовой
машины. Ночью грузовик внезапно завелся,
вырулил на главную дорогу и покатил в
нужном ему направлении. Бонапарт хотел
было спрыгнуть, но увидев вылетающую из-под
колес серую ленту дороги испугался,
забился в дальний угол и тихо сидел там,
подпрыгивая на ухабах вместе с лежавшей
рядом покрышкой.
Утром он оказался в незнакомом
городе. Людей здесь было больше, чем в их
поселке. Бонапарт быстро обжился и в этих
новых условиях.
Законы уличной жизни, впитанные с
молоком матери, теперь, отфильтрованные
природным чудом под названием "рефлекс",
помогали ему добывать какое никакое, а
все-таки пропитание и искать безопасное
место для ночлега.
Самыми опасными врагами были,
пожалуй, местные дворники. Они, ошибочно
считая себя королями утренних улиц, не
упускали возможности поддать псу метлой
под зад, прервав сладкий утренний сон.
Дети также занимали особую
строчку в списке проблем уличного
бродяги. Нельзя сказать, что Бонапарт не
любил детей. Он не любил тех шалопаев,
которые, чувствуя себя под защитой
родителей, просто считали за обязанность
довести бедную собаку, которой ничего не
оставалось, кроме как спасаться бегством.
Так текло время. Дни, недели,
месяцы безвозвратно отрывались от жизни,
исчезая в прошлом и оставляя лишь
мимолетный след в повседневной бренной
рутине.
Бонапарт попал на улицу уже
взрослой собакой, а теперь, спустя еще
несколько лет, он все меньше и меньше
ощущал ту легкость во всем теле, которая
просыпалась в нем, когда он в молодые годы
гонялся за кошками.
Теперь, наблюдая за
легкомысленной игрой "догони-завали-отбери"
щенков одной знакомой собаки, обитающей в
подвале неподалеку, сразу за обувным
магазином, он все чаще задумывался о
жизни. О своем месте на белом свете. Но
особенно его волновал вопрос отношений
человека и собаки.
Бонапарт пролез под закрытой на
ржавую щеколду калиткой и оказался на
привокзальной площади. Он сел на снег, не
зная куда дальше направиться.
Внезапно спину пронзила
неприятная щекочущая боль. Проклятые
блохи! Нет бы просто кусались, так они еще
устраивают ралли по загривку с
восхитительным призом для победителя —
ласковым укусом в нежное мохнатое ухо.
Бони изогнулся и, выставив заднюю
лапу, несколько раз прошелся ею по густой
шерсти. "Гонщики" попритихли.
Из-за маленькой постепенно
растворяющейся белой тучки появилось
яркое солнце. Пес развернул спину и
подставил ее под едва теплые лучи
февральского светила.
Бонапарт зажмурился. В животе
ощущалась приятная тяжесть. По всему телу
начинала распространяться сытая истома.
А может это просто солнце уже нагрело
загривок? Смешно перетаптываясь
передними лапами, Бонапарт повернулся
другим боком.
Недремлющий рефлекс заставил пса
вскинуть уши и повернуть голову.
Источником беспокойства оказался
странный мужичок, который присел шагах в
двадцати от Бонапарта и присвистывал,
пощелкивал пальцами, пытаясь подманить
собаку.
Потянув носом воздух, Бонапарт
безошибочно определил:
- Бомж, живет в подвале неподалеку.
С утра уже нахрюкался, как любит говорить
тетя Варя.
Он отвернулся, не желая показывать
ни малейшего интереса к пьянчужке. А тот
все не унимался:
- Жучка, жучка! Ко мне! Ядрена вошь!
- Какая я тебе Жучка? — с горькой
ухмылкой подумал Бонапарт, — я как
минимум Шарик или Тузик, и то — совсем не
то.
Все-таки отношения людей и собак
полны всяких странностей. Люди считают
себя вышестоящими, потому что умеют
рассуждать. "А что я по-вашему сейчас
делаю?" — думал Бонапарт. Нет, ну
главное люди так заблуждаются, потому что
они и не догадываются о собачьих
способностях. Им кажется: мы молчим. Кто
им такое сказал? Мы их, видите ли, хорошо
понимаем, а они нас понять не могут.
Обязаны нам люди многим. И одной
пословицей: "Собака — друг человека"
тут не отделаться. Мы их, вернее наших,
братьев меньших — домашних животных —
стережем, с ними на охоту ходим, дом
охраняем. Да мало ли, что еще. И кто бы еще
мог это так преданно делать?
В стороне послышался шум. Лениво
повернув голову, Бонапарт увидел все того
же бомжика, который теперь занялся
упражнениями в сквернословии с бабкой,
сидящей через дорогу и торгующую
пирожками. Она была одета в белый халат,
насаженный на телогрейку, на ногах —
валенки с галошами, на голове — синий
вязанный берет.
Вот теперь, видимо, бомж пристал к
ней, требуя горяченького пирожка.
Бабулька была уже вне себя от злости.
Казалось: она сейчас вскочит со своей
обшарпанной табуретки и огреет дымящейся
вкусно пахнущей крышкой от кастрюли
назойливого обидчика. А тот стоял сейчас
в двух шагах от продавщицы, махал руками,
отпугивал прохожих и жутко ругался.
Одно слово, слетевшее с посиневших
губ пьяного мужика, в один миг долетело до
ушей Бонапарта, до этого момента
безучастно наблюдавшего всю сцену.
Пес жутко возмутился. Он решил
теперь совершить акт помощи в отношении
продавщицы, правда не без корыстного
замысла. Бони поднялся и осторожно
приблизился сзади к мужичку. Затем без
раздумий прицелился и аккуратно жевнул
его штаны, чуть пониже пояса.
- Ах, чтоб тебя. — провопил бомж.
Отпрыгивая в сторону, он неуклюже
развернулся и уставился на обидчика.
Последний, чувствуя свое полное
превосходство, изобразил свирепый оскал.
Мужик постоял еще немного, с
трудом анализируя ситуацию, затем
погрозил кулаком и, неспешно ковыляя,
ретировался.
Бонапарт с гордой осанкой
победителя покосился на продавщицу
пирожков. Как говорится, от такого
взгляда не уходил еще ни один мало-мальски
добрый человек.
Итак, старушка подозвала собаку и
в знак благодарности бросила ей пирожок с
капустой, от которой любую домашнюю
собаку стошнило бы на хозяйский ковер.
Бонапарт же поймал это угощение на лету и,
почти не жуя, проглотил, чувствуя, как оно
приятно накрыло куриные объедки тети
Вари.
Понимая, что здесь делать больше
нечего, Бонапарт медленно побрел по улице
вдоль серых кирпично-глиняных домов.
Обычно собаки бегают галопом или рысью, а
Бонапарт именно шел.
Глаза его не следили за дорогой,
ориентацию пес полностью доверил острому
нюху, который точно вел хозяина между
пахучих струй зимнего воздуха.
В то время как голова была занята
глубоким раздумьем о том слове пьяного
любителя посквернословить, так
возмутившем Бонапарта.
Почему в самом деле? Какое право
люди имеют использовать слово "сука"
(автор заранее извиняется за нецензурные
слова, без которых невозможна
художественная целостность произведения),
как ругательственное? Интересно, как им
понравится, если я обзову ту идиотку-болонку
с соседней улицы "девушкой" или "женщиной"?
Наверное, все-таки не понравится. Эх, не
уважают люди наших интересов. И за что мы,
собаки, такие добрые и преданные?
Считается, что мы людям служим, а
они нас за это кормят. Извините, а кто,
конкретно, кормит меня? Это же раз на раз
не приходится. Не могу же я всем этим
людям служить верой-правдой.
Да и дело не только во мне. Сколько еще
таких же бездомных собак на улицах любого
города? Разве ж это порядок?
Бонапарт прижался к кирпичной
стене старого овощного магазина,
покрытой облупившейся штукатуркой,
пропуская выезжающий из двора грузовик.
Машина проехала. Бонапарт
безразлично взглянул на другую сторону
улицы. Вмиг весь поджался при виде
миниатюрной таксы, важно шествующей
впереди своей хозяйки, тащившейся сзади
на поводке.
Ух, сейчас бы с этой милашкой.
Но если только приблизиться на
метр, поднимется такой шум. Сначала со
стороны тетки, а потом и сама
обладательница коротких лапок и острой
мордашки зальется звонким лаем, имеющим
строго отвергающую окраску, но ехидно
кокетливую сущность. Что поделать?
Женщины!
Проводив эту процессию взглядом,
вислоухий интеллектуал с гордым именем
на старом ошейнике продолжил двигаться
своим курсом, размышляя о странностях
судьбы, одновременно благодаря ее за то,
что сегодня сыт.
©
Антон В.Е., 08.04.2000г.