Трагедия в трех частях.
Часть первая:
"Почему"
Потому что жизнь – это игрушка, кукла, если хотите. Помните, жизнь – игра, мир – театр, - так это об этом. Мир – кукольный театр. Не надо обольщаться, что мы зрители в театре. Мы – самые настоящие герои, одной большой пьесы, одной большой трагедии. Что-то вроде семейного театра: когда все участвуют, в новогоднем спектакле и только одна парализованная бабушка в кресле, но она тоже играет, – играет, будто весь этот спектакль для неё и даже бинокль в кармане.
Потому что, моя жизнь – это кукла, резиновая, надувная. Помните, в воде не тонет, в огне не горит, - так это про меня. В огне любви – не горю, а только протираюсь, но можно залатать. Не надо обольщаться, что мы играем в жизнь, играем в любовь. Мы – самые настоящие партнёры, как в карточной игре. Это игрушечная жизнь. Эта жизнь – игрушка. Что-то вроде, состязания в «Дурака»: когда все прикидываются в новогоднем семейном спектакле и только одна парализованная бабушка в кресле сама по себе, но у неё Джокер, и она думает, что эта игра в кармане.
Потому что с ним я познакомилась случайно. Хотела есть, стояла на углу на площади Независимости и грустила, всматриваясь в прохожих, словно выбирая окорок в магазине. Моросил мелкий мерзкий дождичек, напоминая о Боге, как о мужчине, которому изредка нужно справлять нужду. Я тоже нуждаюсь. В тепле, еде, постели. Всё время приходится чем-нибудь жертвовать, но как не крути, на деле получается только собой. А хотелось бы, чисто по-женски, чтоб кто-нибудь жертвовал ради меня. Я слишком много хочу. Боюсь не успеть. Тороплюсь. Делаю глупости. Ничего не помогает. Ничего не получается. Он зацепил меня, споткнулся и упал, словно я бордюр или булыжник на мостовой. Выпачкался, начал ворчать, ни секунды не извинившись, не полслова не пожалев. Говорил, что если он придет домой грязный, мать его сойдёт с ума. Я дерзко ответила, мол наверное его мать умная женщина, если у неё есть с чего сходить. В ответ он
матюгнулся или сказал спасибо, - я не разобрала. Заглянув ему в глаза, я почувствовала себя виноватой. Видя, как он беспомощно размазывает по брюкам грязь, предложила помощь. Мы пошли ко мне домой. Я сообщила, что дома имеется вода и утюг. И что больше ничего съестного нет. Он не понял. И я тогда спросила: неужели он даже чаю не попьёт? Сказал, что выпьет и я тогда остановилась на ступеньках ближайшего магазина завязать шнурки на ботинках. Это оказался магазин спиртных напитков, поэтому шнурки пришлось завязывать ещё на ступеньках продуктового. Пришли домой. Попросила, прощения, что у меня прибрано - я не ждала гостей. Не люблю показуху. Не привыкла скрывать истинную себя от посторонних за ширмами благополучного лоска. Стараюсь, чтоб новые люди меня узнавали такую, какая я есть на самом деле. Он занёс кулёк на кухню. Увидел, что из холодильника сделана этажерка. На ней книги о вкусной и здоровой пище, а так же учебники по дзен-буддизму и лечебному голоданью. Он удивлённо поднял брови, выкладывая из пакета в кулёчке две сосиски, батон, бутылку вина и пакетик юбилейного печенья. Я сказала, что самое дорогое храню в сердце, и что там ещё ничего не портилось, а даже наоборот. Он прямо на кухне снял штаны и протянул мне. К сожалению, он был в отвратительных синих кальсонах, словно снятых с покойного дедушки фронтовика. С детства не терплю кальсон. Мужчина в кальсонах, словно женщина в бронежилете. Поэтому мне пришлось заняться его брюками. Так же как он снял передо мной брюки, бесцеремонно и без грамма смущения, я вычистила его карманы, выложив всё содержимое
оных на стол со словами: чтоб не намокло. Он покраснел, но поверьте мне, опытной женщине, ничего там такого не было: грязный носовой платок, две гривны мелочи, презерватив, почему-то надорванный и зажигалка. Я намочила брюки и поставила чайник. Чая он не купил, хотя собирался выпить чай, ведь я его спрашивала. Поэтому пили то, что у меня было: настой из лимонника. Отварили сосиски. Я чтоб, как-то развеять дождливую погоду и отвлечься от его кальсон, к тарелочке с сосисками выложила четырнадцать вилок. На что он, ничуть не изменившись в лице и не поняв тонкого студенческого юмора поинтересовался не жду ли я кого-нибудь ещё. Я простирала брюки, высушила утюгом, и так между прочим, чтоб поддержать разговор, сказала о новом повышении тарифов на электроэнергию. В ответ он молча нарисовал на дневнике, лежавшем перед ним, в котором я храню все интимные сокровища души, электрическую схему переключения счётчика в обратную сторону. Я воскликнула, какой он невежа - это же мой личный дневник. Он посмотрел взглядом хозяйки, выбирающей на рынке мясо, - дневник? А где же оценки? Выпил всё вино. Я категорически отказалась. И он заснул.
Потому что, со мной что-то не так. Я чувствую, – трогаюсь, схожу с ума. Люди не понимают моих тревог, опасений. Даже мама, которая без тетриса не выходит за хлебом, говорит, что я дура. Но она ошибается. Дуры не сходят с ума. Она ошибается.
Потому что, зовут его Димка, но я называю его Джойстиком. Это романтично и по-современному. А ещё, потому что он - маменькин сыночек. Как младенец, держится за её юбку, ждёт взмаха указующего пальца. Пока не схватишь его всёй пятернёй, так чтобы косточки затрещали и не начнёшь руководить, ничего не случится.
Потому что, его мама – портниха, сказала, что я трещу по швам. А точнее, моя душа разрывается. Сначала я хотела объяснить, что она не порвётся, она – резиновая, что надуваться и раздуваться – это её функция, но потом почему-то повесила трубку и так разволновалась, что даже забыла поговорить с Джойстиком. Жаль. Как раз хотела рассказать ему последний сон, что видела ночью. Огромная гора извилин. Я наверху. Пью чай, никого не трогаю и вдруг вскакиваю, бегом к железной винтовой лестнице и стремительно бросаюсь вниз. За несколько мгновений спускаюсь с горы, бегу к рельсам, в стороне возникает образ Анны Карениной. Образ обнажён почти полностью, лишь только джойстик от игровой приставки в одном месте. Образ, словно кошка, обтирается у ног прохожих и ожидающих трамвая пассажиров. Неодобрительно киваю головой, делаю пальцем «ай-яй-яй!» и захожу в трамвай. В трамвае сажусь к окну, достаю книжку, раскрываю на 69 странице, читаю. В рассказе меленькая девочка сморит телевизор. Как раз закончились мультики и любимая реклама. На экране появляется Святая Троица, судя по всему - из рабочих. Их нетрезвый разговор, то ли РЭПом, то ли рыком аккомпанирует пошлому стуку трамвайных колёс, потоку нечленораздельных мыслей, проносящихся в голове соседа, что едет в поликлинику на Академика Павлова и ещё кое-чему… Потом женщина, зовут её Венера, кажется, назвала свой спутник «Прохвостом». И я подумала, как это типично для пролетариата с их примитивно-болезненным восприятием мира и космоса. Мы в высшей степени Интеллигенция в седьмом поколении, не раскраиваем тонкие материи мирозданья и не шьем спецодежду. Потом кто-то из них умер, но этого никто не заметил.
После наших встреч, с непривычки, ломило спину. Он, почти на голову ниже меня. И дело не в поцелуях или в последующих упражнениях на диване. Дело в том, что почти каждую встречу мне приходилось что-то стирать, утюжить, пришивать и штопать. Потому что, в противном случае: «Мать его сойдёт с ума!». Посмотрите-ка какой любящий сыночек! Беспокоится о мамочке. А что я уже на пути в «жёлтый дом» – это никого не интересует. «Будешь знать как знакомиться с грязными мужчинами» - самодовольно кидает он мне лёжа на диване в синих отвратительных кальсонах. Это он-то мужчина! Не смешите меня. Хотя в ответ я сказала, что-то вроде: грязь – залог здоровья, подспудно намекая на диван, то есть на постель, но он остался без движения. И тут я поняла, что в одиночку мне не справиться, и твёрдо решила, на следующей недели сходит в поликлинику. В поликлинике я помогаю пожилым женщинам подниматься с этажа на этаж, одеваться, покупаю в аптечном киоске лекарства и успокаиваюсь. Они искренне благодарят за помощь, говорят, как я не похожа на всю остальную молодёжь. И мне становится легче, тепло разливается по душе мягким густым потоком. Иногда я даже советуюсь с ними по каким-нибудь жизненным вопросам. Они, естественно, советуют банальные глупости, где-то 1950 года выпуска, но мне всё равно приятно.
Джой развалился на диване. Синие кальсоны, как красная тряпка матадора, хлестала по глазам. Внутри закипала ртуть феминизма, свинец ненависти. Сейчас закончу мыть пол, встану, выпрямлюсь, расправлю крылья, распущу пёрышки и коготки. Каждый раз он специально заходит в обуви и прохаживается по всей квартире, а потом так, между прочим, намекает, какая я неряха. Не знаю, кто придумал феминизм, но уверена, что это просто, красиво названный, комплекс неполноценности. Вылила в унитаз воду. Может прямо ведром запустить? Захожу в комнату. Но что это? Что происходит? Джой храпит на диване, бесстыдно раскинув в разные стороны кальсоны на ногах, а вокруг клубится и извивается, словно театральный спецэффект дым-машины, серый туман…
Потому что мои проблемы, как динозавры, давно вымерли, но мультфильмы, кино, комиксы, возрождают их снова и снова, словно сумасбродный профессор из Парка Юрского периода. Разлила воду, поскользнулась, упала, сижу в луже. В душе замолк сторожевой пёс, охраняющий самое дорогое, охраняющий меня. Может кто-то заткнул ему пасть мозговой косточкой, может, он охрип и потерял голос. Туман сгущается…Сегодня я, кажется, не опоздаю. Выбраться из лужи удалось быстрей, чем обычно. Моя потребность в любви вот-вот удовлетворится. Только бы не забыть презерватив. Он отказался покупать. Сказал, что это мои проблемы. Мои проблемы?! А ему как будто не хочется?! А если не хочется? Бред! Непрозрачными потоками опускается туман… Нет, я не могу выйти на улицу в не зашнурованных ботинках. Тем не менее выхожу. Спотыкаюсь, останавливаюсь, завязываю на ступеньках продуктового, затем – на ступеньках спиртного. Прибегаю на остановку. Здесь такие же пассажиры, всматриваются сквозь туман, не идёт ли трамвай, троллейбус или какой-нибудь ещё апокалипсис. Но туман позволяет лишь догадываться. Приезжаю. Открываю знакомую дверь. Гардеробщица узнала, – улыбается. Расталкиваю старушек и сдаю пальто. Гардеробщица перестаёт улыбаться, но этого я почти не вижу – она пропадает в тумане. Тонет в тумане парализованная бабушка в инвалидной коляске, попросившая довести до лифта… Еду на третий этаж. Вхожу в комнату, как лунатик и случайно обнаруживаю в тумане вместо Джойстика в его синих кальсонах, какого-то дядьку в белом халате и белой шапочке. Я осторожно интересуюсь, как это он попал в мои эротические фантазии… Дядька спрашивает мою фамилию, приглашает присесть. Видя, как я внимательно осматриваю кушетку – я всё ещё ищу синие кальсоны – предлагает прилечь. Из тумана пробиваются приглушённые голоса, спорят: светит ли солнце в Африке. Дядька назойливо интересуется, на что жалуюсь. Я, было, напряглась спросить о синих кальсонах, но потом передумала… Объясняю, что плохая погода, туман, что я пришла с миром, а со мной пришёл целый мир…и при этом никто из нас не страдает… Потому что…
Часть вторая: "Шанс"
Потому что шанс - это возможность. То, что может произойти. Вариант развития, вариант события. Но в кукольном театре не бывает шансов, не бывает возможностей. Есть сценарий, у зрителей в руках программки. У кукол нет выбора. У кукловодов - всё расписано, отрепетировано. У каждого зрителя – своё место и даже парализованную бабушку в кресле-коляске привезли и поставили в проходе, так, чтоб она никому не мешала, если по сценарию кому-нибудь захочется в туалет.
Потому что мой шанс – это моя роль, которую я должна выучить и сыграть. Не надо обольщаться, что мы обладаем свободой волеизъявления. Желание выйти во время спектакля в туалет, естественно запрограммировано ассортиментом буфета. Шанс - ролевая игра. Игрушечная роль. Что-то вроде инвалида, который думает, что получает льготы в театре. Все одинаково хорошо и плохо играют. Никто ни чем не выделяется. Все хлопают, лицедействуют… Парализованная бабушка отличается от меня лишь скидкой на стоимость билета. А может быть и совсем не отличается. Она – это я. Резиновая кукла со временем сморщится, состарится, переживёт инсульт и пересядет в кресло на колёсиках, при помощи которых легче передвигаться по сцене…
Потому что… чтобы платить психиатру, нужны деньги. Чтобы иметь деньги, нужно работать. Чтобы работать, нужно не болеть и быть здоровой. Чтобы быть здоровой, нужно ходить к психиатру. Чтобы ходить к психиатру, нужно платить. Странно все-таки…Но я не отчаиваюсь. У меня появилась возможность, появился ОН, замаячил на горизонте, робко пробиваясь сквозь пелену тумана.
Я вернулась домой. После работы трудно заставить себя жить. Перед дверью в тамбуре две пол-литровые банки с варёным бураком и квашеной капустой. Предки, что живут этажом выше, беспокоятся, чтоб не умерла с голоду. Дорогие папочка и мамочка! Когда же поймёте, что вы для меня всего лишь родители?! Взяла банки, пришла на кухню, поела. Скоро должен прийти Джойстик. Переоделась в домашнее. Замочила грязное бельё. Отварила картошку в мундирах. Полила цветок. Мой любимый кактус. Люблю его. Придёт разляжется на диване. Синие кальсоны. А кактус маленькое доброе существо. Доктор сказал, что он символ моего внутреннего мира. От зависти, наверное. Я ему приносила показать фотографии. А если даже и да, то кто ещё может похвастать фотографиями внутреннего мира? Он сказал, что я ищу в отношениях поклонения. Я сказала, что скорей наоборот я в поклонниках ищу общения и мы раскланялись и попрощались. Его мать опять будет звонить, говорить, что я падшая женщина. А это он, между прочим упал, а не я. И упал прямо мне на голову! А точнее, на диван в своих синих кальсонах! Надо постирать, грязные совсем. И заштопать. На коленках протёрлись. В поликлинике посоветовали пройти обследование. Очень вовремя! Они меня доконают! Взяла больничный и обследовалась. Завтра с утра заеду перед работой за результатами. Может, повезёт? Надо не проспать. Так сложно делать всё во время. Сложно жить во время. Жизнь и время – это два несовместимых понятия. Вот почему «временная жизнь» и «жизненное время» полная абсурдность.
Джой сказал, что я хочу сойти с ума. Будто бы сойти с ума – это моя самая сокровенная мечта. Он просто меня ненавидит. Терпеть не может. Тогда почему приходит? Скрывается от маменькиного руководства? Или от рукоблудства? Звонок. Это он. Пришёл, чтоб остаться разбудить. Думает, что без него просплю. Да, пошёл он! Без него справлюсь! И он пошёл… Обиделся, наверное… Хорошо. Пусть убирается к своей матери или к какой-нибудь ещё… Мне всё равно.
Звонок. «Пора не проспать» – кричит будильник. Бегом, бегом, раз, два! Подъём! Сейчас умоюсь, вскипячу чайник, оденусь. Нет, сначала, оденусь, а потом - поем. Нет, есть некогда, только попью чай. Потом почищу ботинки. Пора. Встаю. Холодно. Бреду на кухню. В пол-литровую банку наливаю отстоянной воды. Кипятильник – в розетку. Хлеб. Должен остаться хлеб…
На улице холодно. Когда идёшь в поликлинику, нельзя думать о постороннем – задумалась и сразу упала. Оглянулась, в метрах десяти от меня, упала старушка. Отряхнув грязь, подошла к ней и помогла встать. Она очень тепло поблагодарила.
- Вам далеко?
- Уже пришла, доченька.
- Так вы тоже в поликлинику? Давайте я вас провожу.
- Спасибо.
- А что у вас в кульке? Анализы? Давайте, посмотрим, может, разбились.
Поднялась на этаж. Мой лечащий врач пригласил меня в кабинет главврача. Наверное, очень серьёзная болезнь…
Стою на месте, на котором упала час назад.
- Неужели это правда, милочка. – Спрашиваю сама себя я.
Они не могут быть так жестоки. Но это правда?! Да. Не даром говорили в два голоса. Сначала мой лечащий объяснил, что иногда такое случается. Человеку удобней себя чувствовать больным, чем - здоровым. Так, говорит, проще. Потом главврач, стал задавать хитрые вопросы, с заковырками. И сказал, что я себя обманываю. Хочу спрятаться от действительности. Не знаю, кого я, по их словам, обманываю, но тут что-то не чисто.…Даже осталась вмятина из грязи после моего падения. И они чуть ли не хором пообещали выдать, если понадобиться, справку, чтоб никто не сомневался, что я совершенно здорова.
Часть третья: "Туман
рассеялся"
Потому что туман – это способ мировоззрения, мироощущения. В театре, когда нечего сказать и тем более нечего сделать, запускают дым-машину. Дым-туман заполняет пустоту. Спецэффект создаёт иллюзию движения. Куклы в тумане кажутся живыми, разумными, самостоятельными. Пары глицерина маскируют отсутствие содержания. Что-то вроде сладкой воздушной ваты: много, сладко. Вся семья довольна. Даже парализованная беззубая бабушка радостно улыбается облизывая угощенье.
Потому что мой туман – это вуаль, паранджа, маска Мистера Икс и Мадам Баттерфляй. Человек в футляре прятал от мира себя, а я поступаю более мудро - прячу в тумане реальность. Окружающий мир слишком переполнен, слишком открыт. Я, как в старину, закрашиваю на карте сложные неопознанные места белым, туманным. И в конце концов я всё заменю туманом, превращу мир в театр одного актёра. Актёр будет играть резиновую куклу или будет играть с резиновой куклой, в зависимости от настроения. Когда в тумане погибнет всё живое, парализованная бабушка умрёт со скуки, потому что новогодний спектакль получился скверный и скучный. Она перестанет играть, опустит занавес, откроет клапан на бедре и выпустит воздух. В пьесе это называется – трагическая кульминация: слёзы, взрыв аплодисментов, цветы, возгласы «Браво!», выход на поклон и пятнадцатиминутная стоячая овация.
Потому что я решила съездить в гости к дяде в деревню. Как раз выходные подоспели. Поднялась утром пораньше, покопалась в шкафу, собрала пору старых вещей ещё дедушкиных, положила в рюкзак и поехала. Вокзал. Сколько железнодорожных эмоций, специфических ощущений, абсурдно-исторических действий, ритуалов навивает, сопровождает проводником, путеводителем, вокзал!
Ездила как-то в Ленинград. Вышла на вокзале. Стою и думаю, кто бы мне смог помочь устроиться. Денег было только на обратную дорогу. Присматриваюсь к прохожим. Молодёжь отпадает, пьянчужка – тоже. А вот тетечка с интеллигентным лицом может помочь…. Уже прожив две недели в Ленинграде, поняла, что дома лучше. Не скажу, что та тетечка меня выгоняла, даже кормила с удовольствием. Но моя система втираться в доверие к совершенно незнакомым людям тогда была не совершена. Пришлось уехать.
Приехала в деревню. Дядин домик старенький, но виден из далека. Открываю калитку. Они на огороде хореографируют с лопатами и вёдрами. Обрадовались. Пригласили к себе в компанию. Лучше к столу б пригласили! Копаюсь с ними в земле: шутки, песенки, анекдоты. Минут пятнадцать проходит. Дядя с супружницей своей, да ребятишками радуется чему-то, словно празднику или приезду в Харьков «Joy Division». Они картошку выкапывают, а дети в вёдра собирают и в ящики сносят. И мне лопату вручили, мол, делай, как мы, делай лучше нас. Им не понять культурного человека! Одним словом – деревня. Ещё минут пятнадцать проходит. Чувствую, рабочий задор начинает меня втягивать. Заразительно они как-то работают. Нет, думаю, сыро, отовсюду сквозняки, спина болит, и большой палец левой ноги ломит. Как бы, какую заразу не подхватить. Хоть доктора и говорят, что я совершенно здорова, но им поверить – себя обмануть. В земле вон грязи всякой сколько! Микробов три миллиарда на квадратный миллиметр – в «Арт-потехе» вычитала.
Утренний туман уже рассеялся. Прояснение в мозгах, в глазах так светло и ясно, вдруг, стало. Вот бы Джойстика сюда на плантацию, да со своей мамочкой! Надо что-то делать. Посмотрела на себя: голова на месте, руки… Ноги…
- Ой! Беда! Кастрюлю забыла выключить! Ноги свиные поставила варить на холодец… - с воображением у меня всё в порядке. – Пора!
Бросила я лопату, схватила свой рюкзачок с вещами, что брала для них. В следующий раз отдам. Не с пустыми же руками приезжать! И помчалась через поле, через туман, прямо к станции, на электричку. Они так и застыли с лопатами, ничего не поняв. Одним словом – деревня.
Приехала в Харьков. Есть хочется зверски! Путешествия и сельскохозяйственные работы, обычно, меня так выматывают. Вышла на площадь Независимости. Грустно. Всматриваюсь в прохожих, словно окорок выбираю в магазине. Джойстик, наверное, уже не придёт.
Потому что жизнь моя – сложная игрушка. И не понятно – то ли я в неё плохо играю, то ли она со мной плохо играет…. И исправить, изменить сценарий, возможности нет никакой… Сцену застилает искусственный туман, дым-машина работает на износ…. Это что-то вроде, спектакля в тихую безлунную ночь. Только вместо сивой кобылы парализованная бабушка в инвалидной коляске…. И не смейтесь! Это не комедия! Это самая настоящая, самая живая, животрепещущая трагедия…
20 часов 32 минуты, 5 мая 1999 года – 15 часов 52 минуты, 20 октября 2001 года.
© Ляля Богатая, 07.01.2004 г.