страница
№3
Ленин, которого я не знал…
Без скипетра, с серпом руке.
Вся жизнь в большом овраге.
Судьба проходит по дуге.
Враги давно в ГУЛАГе.
Через врата немых сомнений,
Он каждый день проходит не спеша.
Его одолевает жажда наслаждений.
И от проблем болит душа.
Его не знал, не слышал я,
Но видел отражение в глазах.
Где за чертой былого дня,
Он заседал в кровавых поясах.
Он над царями суд вершил,
Но сам в короне эго заседал.
Божком запрета быть решил,
Но сам тела и души крал.
…Его не знал никто.
Он сам себя не знал…
(4) Может быть…
***
уууууууууууууууууууууууууууу….
ВОЗМОЖНО,,,,… Я…
Нет… МОЖЕТ БЫТЬ!… Нет!…
Сомнения давят головной болью…
Мысли на пол сыпятся солью…
Воздушные ленты и крылья недавно разбившейся птицы,
Взывают к благоразумию, сдувают все мои планы…
Они одевают меня и за стеной разрывают на частицы.
Они бьют в барабаны, поднимают пыль в небо,
Следя за тем, чтобы она не затмила солнце…
Так я выгляжу разве что тогда, когда ищу тайны под диваном,
Когда роюсь в шкафу и нахожу себя…
Тогда волосы мои развивает ветер, глаза мои завязаны лентой,
Но я вижу всё, что давит нас, когда мы ползаем нематодами.
Я только не вижу, как идёт дождь… Раньше видел, залезая в стекло.
Теперь чувствую, как капли дождя стекают с волос ручьями…
Кораблики плывут против течения. На их борту туши строк,
С которыми я недавно играл, пришивая к листу…
Внизу вода. Я тянусь в небо, но крылья промокли!
Они ложатся на меня гумусом…
Подставляю сомкнутые ладони, и вода наполняет их…
Когда равновесие нарушается, я вижу дальше,
Чем способен залететь ветер…
Глаз… Сердце…
Циркуляция пульса… Ленты свиваются в безвременье…
Двери шкафа открыты. Я готов…
Я… Возможно… Двери… Возможно…
Лёгкость… Может быть…
Шаг… Может быть… Быть…
***
Сегодня опрокинутая память
Растеклась по ковру молоком.
Я долго смотрел на это море,
Пока сам не промочил ноги…
Я прыгал и хлопал в ладоши.
Стрелами разлетались брызги,
Вонзаясь обрывками жизни.
Мне казалось, что кто – то
Специально оставил память,
Тщательно спрятав под ковром.
Но, когда полюса поменялись,
Память обрушилась грудой.
Теперь она – молочное море.
Судьба слизывает по капельке…
Каково будет удивление человека,
Который искусно спрятал память,
Когда он вернётся…
Рука его будет шарить под ковром,
Но не наткнётся на предмет поиска.
Будет ли он сожалеть?..
Он станет вытирать тряпкой ковер.
Станет выжимать её в бутылку.
Что он будет чувствовать в этот
Момент?..
Человек обмотает голову тряпкой,
С укором посмотрит мне в глаза
И уйдёт, хлопнув тетрадным листом,
И оставив молочные следы на полу…
Дрозофила
Она танцевала под барабанную дрожь,
Кружилась на письменном столе,
Чутко реагируя на изменение ритма.
Я подыгрывал ей, стуча пальцами
По поверхности деревянного стола.
Она танцующая – воплощение жизни…
Но её жизнь коротка – считанные мгновения.
Хватит ли ей этих мгновений, чтобы
Дотанцевать свой святой танец?
Движение на последнем вздохе…
Она делает это движение, протягивая
Тонкую нить через память.
Кто-нибудь когда-нибудь возьмется за неё,
Чтобы вскарабкаться вверх…
Убежище потерянных…
Когда небо отличается небывалой серостью,
И всю её выливает на человеческие головы,
Когда деревья обхватывают стволы ветвями,
Предчувствуя наступление новых холодов,
Я прогуливаюсь по грязным дорогам…
И только неестественная случайная улыбка
Удивительно точно угадывает направление
Моего пути…
Каждый раз я прохожу под карнизами
Одного и того же желтого здания,
Невольно заглядывая в его замутнённые,
Грязные, как подошва ботинок в эту пору года,
Окна.
Порой я вижу в них слёзы и глупые выражения
Лиц, постоянно страдавших, и, в конце концов
Утративших способность улыбаться…
Застывшие лица, Застывшие жесты…
Бумажные фигуры, так легко рвущиеся…
Зачем эти люди уже никто, кроме актёров?
Иногда этот заоконный театр находится
В непрерывном действии…
Тогда я слышу, рвущиеся в небо молитвы,
Вижу вставших на колени людей,
Не смеющих поднять глаза.
От чего всё это?
Кто соорудил этот жёлтый «монастырь»?
По ту сторону ещё опадают листья…
Иногда мне хочется разбить стекло
И выпустить на волю бумажных голубей…
Но это бывает иногда, и всегда я останавливаю
Себя только на этом желании.
Стоит ли пробивать стену чужой крепости?
Я разворачиваюсь и ухожу…
Возвращаясь домой, чувствуя как хлюпает грязь
Под ботинками, я нередко вспоминаю
Эти застывшие выражения лиц…
Потеряв мгновение, стоит ли запирать себя?
Потеряв часы, стоит ли замуровывать себя?
И всегда чирикание воробьёв утвердительно
Отвечало: «Нет!».
Когда чёрные тучи на небе расходятся,
Когда ветви деревьев покрываются листьями,
Я таю надежду, что немного очищающего света
Пройдёт через замутнённые
Стекла убежища потерянных…
Снимок
Неподвижные глаза, в мгновение застывшие.
Как жаль, что снимок не передаёт мысли.
Но зато сквозь века переносит часть той
Естественности, которую требуют воспоминания.
Естественность, которую кормят ядом,
Все не желающие мириться со временем.
Я беру в руки пожелтевшую фотографию.
Я пристально вглядываюсь в эти глаза.
Неужели в них отражён страх?
Но перед чем?
Думает ли человек на снимке о том,
Что так его напугало?
Или может это первобытный страх,
Неподвластный времени?
Страх, сопровождавший людей по всему их
Пути…
Что бы отразила фотография Пилата?
Боль? Мятежность? Желание умереть в спокойствии?
Чувство чего-то потерянного, чего уже не вернёшь?
Безумный страх?..
На каждом снимке есть глаза прокуратора…
Глаза, которыми он в последний раз смотрел
На невысокий холм.
Глаза, которые он прятал от самого себя…
И этот человек, смотрящий на меня с фотографии,
В нём есть часть от Пилата…
Чернеющие деревья…
Поразительно естественная улыбка…
И эти не вписывающиеся в картинку глаза…
Фотография сохранила их…
(©
Григорий Тисецкий, 12.05.2003г.)