Посодобль в белой
шляпе
Он задыхался от солнца и пыли. И еще от бешенства. Она выпотрошила его, и приказала убираться. Он едва успел забрать шляпу. Хорошо автомобиль кредитный. Хоть, что-то, пусть пока и не совсем, принадлежало ему. Он вытащил из кармана бумажник. Управляя одной рукой, прикинул: на первое время хватить. Чай не бедный. Вот стерва.
Куда он едет? Куда глаза глядят. Наматывает дантовы круги по выжженной степи в разгар июля. Птицы забирались так высоко, что небо казалось пустыней. На зубах скрипел песок, а на языке бранные слова.
Он ненавидел женщин, проклинал их, и подсчитывал убытки. Он скреб небритую шею и потный затылок. Движения получались рваными и злыми. А, как все начиналось…
Пугливое море, самоуверенный ветерок и теплая волна. Вечер, огни на рейде, лязг в порту и ужин на террасе. Он в желто-песочной чесуче, она в кремовом шифоне. Он предложил мартини. Она согласилась на виски. Он не раздумывая, заказал «White Hors», естественно в номер. Она лишь улыбнулась, скромно добавив: «И бутылочку содовой».
Он не стал зажигать свет, и распахнул портьеры. Луна залила пространство неспелым янтарем. Они возились на белых простынях, как насекомые в пока еще живой смоле. Их движения, то взрывались, то замедлялись, и каждая поза обещала быть последней. Но янтарь так и не созрел. Они заснули на полу и проснулись в полдень. Они стояли у окна, во всю стену, голые, как Адам и Ева и счастливые, как грешные потомки.
Он разлил остатки напитка. Виски, под шорох прибоя, обжег пересохшие губы. Звон бокалов прозвучал, как корабельные склянки. Ему вторили беспокойные чайки. Он узнал ее имя, спускаясь к обеду.
Затормозив, автомобиль, как бы встал на дыбы, протестуя, не желая везти хозяина тропой пораженческих настроений. Яркое, смазанное, пятно у дороги отвлекло, едва успев привлечь внимание. Не раздумывая, он вдавил педаль, вздымая клубы коричневой пыли. Машину понесло на обочину. На секунду он потерял управление, руль не слушался. Когда тряска закончилась, и двигатель захлебнулся собственным азартом, он опустил руки, и откинулся на спинку. Ему казалось, из-под раскаленного капота вырывается хриплое дыхание. Услужливый ветер пробил брешь в слепом тумане. В зеркале заднего вида в нерешительности пестрел ситцевый сарафан. Идиот, поносил он себя, двигаясь задним ходом.
Оголенные, бронзовые плечи лишили его всяких шансов. Он открыл дверь и пригласил попутчицу. Требовались слова. Но на языке вертелись лишь монологи оправдательного содержания. Он испытывал потребность убедить себя, что это все не то, не движение по кругу, не очередное затмение, а нечто… Он путался в терминах и перешел к глаголам. Он воспользуется, вскружит, навешает, увлечет, отыграется и отомстит. Девушка, что-то лепетала о деньгах, автостопе… Малозначительные вещи. Он снисходительно улыбнулся, предложил сигарету и рванул с пробуксовкой.
Ее ладонь неслась навстречу ветру. Она заразительно хохотала, когда горячие порывы сбивали назад рыжие волосы. Трепещущая чуть выше колен прозрачная ткань мешала вести машину. То и дело он забывал о дороге. Юность, скорость, новые места…. Наверняка, она не носит лифчик.
В какой-то момент ему показалось несправедливым, что этому юному созданию предстоит отдуваться за весь женский род. Но он вспомнил потерянную квартиру, тонкую цепочку на дверях и алчные глаза светской львицы, увешанной бриллиантами. Его не впустили. Его место заняли. Ничего экстраординарного. Но почему с ним? Жертва очередной «Санта-Барбары». Он бредил реваншем, покусывая бумажный фильтр, и становился все уверенней.
Неожиданно он свернул к морю. Она спросила, зачем? Выдержав взгляд наивных, зеленных глаз, признался, что устал. Казалось, правая нога прилипла к полу. Он жал на газ, убегая с перекрестка. В стекле отражались тополя, их кудрявые кроны. Иногда, когда тень сгущалась, мелькало девичье личико, скованное недоумением. Оно появлялось через каждые пять - шесть секунд, как запоздавший кадр, случайный проблеск, недопроявленный слайд, как штрих-пунктир тревоги, на полупрозрачном лобовом стекле.
В салоне поселилась двусмысленность и требовала разрешения. Он поджал губы, как бы осмысливая ситуацию, и предложил остановиться, вернуться, - на выбор, но своих намерений не изменил. Он устал и хочет к морю.
Его голос звучал мягко, с надеждой. В принципе, она не торопится. Ее никто не ждет. Планы? Смешно, если ты фаталист. И все же… Быстрый старт, предвестник скорого финиша…. Но чтобы она не говорила, как бы не кружила вокруг да около, в словах звучал банальный вопрос. Она учуяла самца и почему-то стыдилась, выказывая потешную робость. Уголки подвижных губ то и дело вздрагивали, устремляясь вверх, но что-то возвращало их на место. Тонкие пальцы теребили подол сарафана.
Он потянулся назад и надел неизменную шляпу. Ей не стоит беспокоиться. Само собой он джентльмен и расходы берет на себя. Ужин и комната в мотеле… Естественно по соседству. Платит тот, кто управляет звездами. А поутру в путь. Не считая сегодняшнего вечера, их потери составят несколько часов.
Удобно ли?
Какие проблемы?
Этот оранжевый дьявол, (он посмотрел на солнце), лишил его всех соков, высушил на ветру, как сморщенный абрикос. Он страшиться смотреть в зеркало, он сыт доброй унцией песка и мечтает о чашке итальянского капучино. Он рухнет в море и, будет киснуть, пока не отмоется до человека, а коже не вернется привычный блеск, и запах. Задрав рукав, он брезгливо поморщился. А когда истлеет закат, и в свете костров, гитарными пассажами заговорят гонимые пороки, он научит ее танцевать пасодобль.
Она сбросила босоножки и подобрала под себя ноги. Он успел рассмотреть ее розовые пятки и преуспел в красноречии. Это хорошо, если женщина готова слушать.
Он подкатил к мотелю на окраине курортного городишки. Прочитал вывеску и въехал на стоянку, засыпанную гравием. Перед тем, как взойти по широкой лестнице, которая вела в гостиницу, решили ознакомиться с пляжем. Мотель располагался в самом узком месте мощенной набережной. Они встали на возвышении, у кукольной беседки. Шесть белых колон под изумрудной полусферой. Внизу дышала большая вода. Плескалась, шлифуя прибрежные камни.
Подчиняясь порыву, он притянул ее к себе. Горячая, дубленая ладонь сорвала гибкий стебель. Он бессовестно вдыхал ее невинность, как вначале весны, вдыхают первые, цветочные ароматы. Ее волосы горели в косых лучах, как медные водоросли. Высокий, юркий парус ловил попутный ветер и звал за горизонт. Она настолько прониклась доверием, что не опасалась за собственные грезы. Она мечтала на глазах прохожих.
Он отослал ее в бар. И она ушла. Вернувшись, он застал ее за стойкой в сиротливой позе. Он положил перед ней ключ и сказал, что его номер освободится чуть позже. Он предложил перенести багаж, и осекся. Они дружно смеялись. Небольшая джинсовая сумка – вот и весь скарб.
Он заказал капучино, она пила кофе. Бармен не отходил не на шаг. Вдруг она изменилась в лице. Непослушный ум случайно набрел на колючие мысли. Губы вытянулись, глаза превратились в щелочки. Он ласково накрыл тонкую руку. Застыл в вопросительной позе…
С некоторым раздражением, она изъявила желание заплатить за номер, за кофе, за ужин…. И даже потянулась к сумке…. Он вспылил, вспыхнул, взорвался, но руки не выпустил. Он оскорбился недоверием и закурил. Она попросила сигарету, и он небрежно подтолкнул кистью пачку. Она обиделась и вырвала руку. Он обнял ее, останавливая. Она дрожала, как птичка в капроновых силках.
Когда девушка поднималась в номер, он слал в след восторженные взгляды, и прожигал окурком гладкую столешницу. Он ненавидел женщин вообще, и любовался каждой в отдельности.
Труднее всего уходить по-английски утром, босым, с ботинками в руках, когда еще не остыл распаленный воздух укромного гнездышка. Но, он сумеет. И пусть для этого понадобиться внушить этому цветку наивности, что она, по меньшей мере, Клеопатра или прототип Венеры Милосской. Он подарит ей все чего у него нет. Он бросит к этим чудным ножкам собственную верность, а, уходя, растопчет ее, как скользкую гадину. В конце концов, он женится на ней, может быть… когда-нибудь… по мусульманскому обряду….
Они устроили проводы солнцу, стоя по грудь в воде. Оно меняло цвет от холодно-золотого до багрово-кровавого. Облака, попавшие на падающий диск, напоминали кристаллики прозрачной, крашеной слюды. Море же темнело постепенно, пряча свои тайны в мрачных глубинах. На берегу, как светлячки, зажигались одинокие точки…
Он был в желто-песочной чесуче и в шляпе почти такого же цвета. Он заказал «Мерло» и кубинскую сигару. Она неуверенно возилась с устрицами…. Он курил, и рассказывал о капитане Шарке, бесстрашном флибустьере, личном враге короля Испании.
Вскоре принесли вторую бутылку, и он научил ее танцевать
посодобль. Ее пестрый сарафан не успевал за телом и путался в ногах. Танц-пол стонал под их каблуками.
Они шли навстречу Большой Медведице, под стрекотание цикад. В кронах пирамидальных тополей искал ночлега ветер. Он уступил ей пиджак и, ради хохмы, нахлобучил шляпу. Они смеялись, как малые дети, искренне и звонко.
Он задержался у стойки. Она потянула наверх. Изумленный метрдотель застыл с ключами в руке. Волочась вверх по лестнице, он, как мог, жестами, пояснил, что второй номер не нужен. Они целовались у входа, то и дело, заваливаясь, на дверь. Грохот стоял неимоверный. Он вслепую тыкал ключом, задыхаясь в девичьих объятиях. Ему пришлось, фактически, втащить ее в комнату на собственной шее.
Не зажигая свет, он раздвинул портьеры. Двуспальная кровать вспыхнула холодными простынями. Он овладел ее первый раз, не раздеваясь, повернув к себе спиной. Она стонала, умоляла, просила еще…
Затем пришел его черед. Чесуча осыпалась, как чешуя. Сверху пали пестрые лепестки истерзанного сарафана. Она властно толкнула в грудь. Он упал навзничь. И провалился в бездну, и летел вниз, пока не обрел собственное тело. Он вернулся в мир вещей, с криком выплеснув, прообраз материи.
Они повторяли еще и еще. И пошел дождь. И, казалось, вода течет отовсюду, с потолка, сквозь стены, во все щели. Луна лопнула, и разлетелась на тысячи свободных осколков. Трескучие молнии полосовали свинцовое небо. Они выпустили стихию и стали ее частью. С последним громовым раскатом, как с двенадцатым ударом, они покатились на пол. Как переломанные крылья захлопали распахнутые оконные створки.
Его разбудила назойливая муха. Он лежал на кровати лицом вниз, застряв лицом между подушками. Тугая простыня, как плющ пеленала ноги. Было жарко. Редкий порыв ветра приносил облегчение.
Он выпутался и сел,
чумея, в тесном пространстве. Голые стены давили на голову. Дневной свет был чересчур назойлив. Так наблюдают мир из кельи, через узкую щель затворника. Он повел плечами, расталкивая пустоту. Едва продрав веки, ладонью пошарил за спиной, скрипя пружинами, ортопедического матраца. Прислушался. За дверью уборной тихо. Все к черту…. От досады он пнул собственные туфли. Один из них расписался черным мазком по белым обоям. Лишний штрих на безупречной картине.
Конечно, она спустилась и ждет внизу, в баре. Может, даже, заказала ему кофе с воздушным
круассаном… Все пропало. Он хотел уйти тихо, без завтрака, без объяснений…. Уйти, и все. Сесть в машину и укатить. Прочь, от моря, через степь, в город… Он боялся проспать…. Он боялся остаться…
Неспешно натянув брюки, вразвалку сошел вниз. В холе полно людей. В баре то же. Расчетный час. Чемоданы, сумки, зонтики…. На стоянке яблоку упасть негде.
Расхристанный пацан тычет прохожим самодельные бусы, безобразные ракушки на бамбуковой нити. У выхода караулит стайка фотографов. Один тайком науськивает обезьянку, и дергает за поводок. Животное срывает панаму с головы вновь прибывшей дамы… Вспышка, щелчок затвора…и… Столпотворение.
Ему передалась заряженность толпы. Не все так плохо. Пора проснуться и действовать. Он решил исчезнуть. Вернуться в номер, собраться и улизнуть… И тут…
Его окликнули, по имени, мужской голос. Он не поверил, но обернулся. Метрдотель, с видом равнодушной вежливости, протягивал знакомую шляпу. Служитель бережно держал головной убор за мягкую тулью, стараясь не помять и не оставить следов.
Слегка растерявшись, он недоверчиво скривился на человека за стойкой, затем, как бы прицениваясь, потрепал мятые брюки, за те места, где должны быть стрелки, и поднял глаза, всматриваясь, словно сверяя цвет и фактуру. Без сомнений, оба предмета принадлежали одному и тому же туалету.
В головном уборе лежали водительские права и телефонная карточка. Избегая расспросов, метрдотель объяснил. Утром, чуть позже восьми, за ней заехали, два парня. Одеты, как рокеры. Один в черной бандане. Она довольно быстро собралась…. Щедро расплатилась за номер и предупредила, чтоб его не будили. Через минуту вернулась, сняла шляпу, и бросила в нее документ с ваучером. Сказала, что взяла по ошибке и не хочет неприятностей.
Он слушал, изучая телефонную карточку. Она была новой, по всей видимости, из автомата у входа. Что это? Шутка? Он вспомнил, как накануне пытался звонить, но у него закончился аванс. Смутные догадки исказили небритое лицо. Он вывернул карманы. Хотел продолжить поиск, но обнаружил, что стоит в центре холла с голым торсом. Рубаха и пиджак остались в номере. Он бросился наверх, не отблагодарив метрдотеля. Тот лишь пожал плечами.
Осмотр недостающих частей костюма результата не принес. Не обнаружил он бумажника и под кроватью, и в тумбочке и, даже за унитазом. Он выпотрошил наволочки, перевернул матрац и до сих пор не верил, что такое возможно. Его оставили без копья, в чужом городе, с почти пустым баком. Он присел на край кровати, вытащил ваучер, надел неизменную шляпу и, ухмыляясь дикой улыбкой, обвел взглядом белые стены. Вполне подходит для больничной палаты, подумал он и завалился на спину, широко раскинув тяжелые руки.
© Буцыкин Сергей,
23.09.2004г.