Хранители снов.
Когда листья, как птенцы в своей первом полете, ошалело, безрассудно кружатся в воздухе, всегда стаями, весело делясь друг с другом одним и тем же - "Мы не листья больше, мы то, чем мы не были. Мы можем летать!" - в это же время люди перестают быть там, где они есть, становясь к чему-то ближе, от чего-то отдаляясь,
чувствуя себя, как немолодой уже мужчина, двадцать лет носивший на руке часы и вдруг их потерявший, так же чувствуя себя потерявшими часть себя и потерянными в своем же доме, и это чувство потери достаточно сильно для того, чтобы переставить все соответствия в мире с ног на голову.
Первого хранителя снов звали Иггдрасиль - точнее, его знали под этим именем задолго до того, как потерял все свои листья, а вместе с ними и имя.
Когда дерево теряет лист, это значит - оно теперь хранит сон, запечатление того, чем кто-то не есть, на утерянном листе, и поэтому осенью все бывает так странно, когда граница между тем, чем он является и чем - нет, становится прозрачней от каждого записанного на опавшем листе сна. Поэтому осенью так много меланхолии, неопределимой, как смешанный легкий запах нескольких разных фруктов в кромешной тьме. Так часто встречаются - те, которые видели разные картинки одного и того же сна, и для которых то, чем они не есть, из этого сна - общее, и хотя Ему снилась сорокалетняя женщина, которая, лежа на потолке, говорила с ним, лежащим на диване, о ранних христианах в Ирландии, а Ей снились веселые маленькие собаки в сквере посреди города - это были только рисунки на общем для Них полотне сна о том, чем Они не были (но, может быть, будут, или уже были) - возможно, гиппогрифами или индейцами, которые видели начало радуги.
Когда дерево теряет последний лист, оно окончательно становится хранителем снов. И очень скоро перестает быть деревом, потому что деревья без листьев не могут жить долго, и еще потому, что если ты хранитель снов, ты уже не можешь быть деревом. А когда ты перестаешь быть деревом, ты перестаешь быть хранителем, потому что перестаешь жить, и потому, что нельзя хранить сны, если не нести сон в себе - если не быть тем, чем ты не есть.
В белых и других цветов городах, где нас нет, под водой или под невообразимыми небесами, за тысячи ли и миллионы перевернутых песочных часов мы закрываем глаза и спим, и видим себя во сне.
А хранители теряют листья.
О Том, Кто Живет на Стене
Можно жить на стене - на кирпичной, даже не крепостной, а просто на кирпичной грубой и чувствительной к теплу и его отсутствию стене жилого дома, вливаясь в каждую щель, омывая каждый выступ - следы и шрамы постоянной войны, которую каждый дом обязательно ведет против всего внешнего, включая погоду, звуки и слишком новых жильцов. Эта война никогда не даст тому, кто живет на стене, ни стать частью дома, потому что тот всего лишь иронично смирился с невозможным спутником, как смирился бы, но не стал от этого земноводной собакой старый, уважаемый зеркальный карп из
искусственного пруда, если бы у него внезапно завелись блохи, ни войти в дом, потому что тот, кто живет на стене, не умеет входить в дверь, а только в стену, куда дом его, берегущий покой своих людей, конечно же, не впустит.
Тот, кто живет на стене, глядит в окно, где нередко бывает безжизненно, бывает смех, бывают слезы, за окном заваривают чай, готовят обеды и гладят одежду. Из окна иногда вылетают разреженные, прозрачные клочья запахов и обрывки разговоров, но и те, и другие почти всегда крадет и уносит к себе ветер - странный ветер, всегда молчащий, так что тот, кто живет на стене, не знает, кто такой этот ветер - он живой? Или - некий принцип? Или всего лишь безмозглое явление на грани метеорологии и клептомании?
Тот, кто живет на стене, знает тысячу видов на один и тот же рассвет, один и тот же закат и одно и то же небо в звездах и неизменной рамке из соседних домов, вросших в то же самое небо (или растущих из него вниз) деревьев и фонарных столбов, знает разницу между всеми видами на лето и зиму и красоту их всех - для этого не нужно иметь таланта, или вкуса, или хотя бы быть скалярной, отличной от нуля, от медузьей аморфности величиной. Достаточно просто прожить хоть пару лет на стене. Лет он не замечает.
Времени не существует. Так же не существует далеких, невидимых мест, даже окон, кроме одного - прочие являются частью стены, и на них тоже можно жить, а глядеть в них совершенно неинтересно и даже не приходит в голову, как никому не придет в голову поднимать решетки сливов, чтобы посмотреть, не живет ли там кто-нибудь. Не существует иллюзий, аллюзий, аллегорий и метафор. Нет ничего - кроме стены, того, кто живет на стены, окна и того, что есть за окном.
Когда тот, кто живет на стене, в очередной раз произносит это про себя, а чаще произносит короче: "Нет ничего", ему хочется стать тем, кто живет по ту сторону окна.
Лайнер, весь в белом...
Никто не скажет, с какой верфи и в каком году сошел корабль и как звали капитана. Никто не знает, что это был за человек, из какой страны он родом, и даже сколько ему лет - ведь все друзья, родственники, знакомые, любимые
женщины остались на суше, а время шло. Они забыли его. Капитан всегда носил молодцеватые, ухоженные усы, которые поначалу делали его старше, а затем не позволяли лицу меняться. Его глаза меняли цвет одновременно с морем, светлые и лучистые в солнечный тихий день, бездонно-серые в шторм.
А корабль был красив и
величественен, всегда безупречно-белый, как парадный китель капитана, он светился жизнью, радовал изяществом и мощью. Корабль был мирным лайнером, он пересек все моря, побывал во всех крупнейших портах, и видел много разных людей, что танцевали, болтали и просто стояли, мечтательно глядя за горизонт, на его палубах, напивались до морских чертей, заключали сделки и любили друг друга в каютах, работали в машинном отделении, чтобы корабль мог плыть. Лица менялись, люди поднимались по трапу - и спускались, чтобы никогда не вернуться. Оставался только капитан на мостике.
Менялись времена. Матросы разбежались, боцман, в зубах у которого вечно торчала маленькая кубинская сигарета черного табака, умер от рака, старпом спился, а корабль так же ходил по морям, без экипажа и даже уже без пассажиров. И капитан так же стоял, с прямой, словно бы даже судорожно, насильно выпрямленной спиной, на мостике.
Один раз, проходя сквозь туман, капитан увидел: море тоже превратилось в туман, и вместо кильватерной струи за кормой клубился дым. Над головой бездвижно висел Южный Крест - яркий, с золотыми и необычно крупными звездами. Лайнер поднялся в верхнее небесное море.
Над облаками хорошо. Там всегда солнечны дни, там великолепна ночь в украшениях из разноцветных туманностей, там хрустальные города и пристани, от которых отходят изящные корабли с косыми парусами, похожими на крылья ангелов, и еще - там никогда не бывает таких рассветов и закатов, как здесь, внизу, ведь небо над головой всегда прозрачно, а радужные облака под килем слишком похожи на воду, отчего в глазах капитана под утро и вечерами виднелась бесконечность
И как-то случилась буря, облака вспенились и стали черны, и белые корабли небес укрылись в безопасных бухтах, а лайнер пробил границу грозы, войдя в чернильный, гремящий водоворот, и вернулся к земле, и бесшумно плыл-летел, невесомый, в потоках воды по главной улице большого каменного города, а мимо спешили с зонтами мокрые люди, и капитан, как всегда, стоял на мостике.
Но его никто не видел.
Ангел швейцарской работы
Когда она прижималась к его груди, слышала перестук, или даже: тиканье, словом, звучание было похожим на ритм японских барабанов и четкий ход больших дедовских часов с резным корпусом. Ей был странен этот звук. Странен был сам ангел - молчаливый, бескрылый, его долгие, потусторонние взгляды - навылет и как бы вдаль, с грустинкой. Ангел заходил из ниоткуда на час-другой, ловил ее слова, читал мысли, угощался горьким чаем, пускал дымные колечки и нелепые на первый и второй взгляд вопросы, уходил снова же в никуда, не оставляя следов - как тень в полдень, как унесенный северным порывом бумажный змей, как отголосок ее песни.
И так было. Только вот в осенний вечер, из тех, что срывают с земли белую шаль до незаметности короткого дня, ангел замер. Она не заметила этого, ведь и раньше он мог хранить неподвижность подолгу, вот только - обняла, он тих, ни дыхания, ни грудного стука. Всплакнула. Ушла. Забылось. Жаль только, не взяла на память небольшого браслета, что ангел носил на левом запястье, иначе прочла бы на обратной стороне: "Вешний ангел. Часовых дел мастер Зильбернгерц, Женева, Швейцария. Гарантия: вечность".
Отчего то ангел не вынес
вечности.
© Урбанович Андрей,
19.04.2005г.